Какие идеи содержались в сборнике вехи
“Вехи” – сборник статей о русской интеллигенции, выпущенный в 1909 году, в Москве, группой религиозных философов (Бердяев, Булгаков, Струве, Франк, Гершензон, Изгоев, Кистяковский), которые выступали с критикой идеологии и практических установок революционной, социалистически настроенной интеллигенции, политического радикализма, идеализации народа (пролетариата).
Содержание сборника обозначило, прежде всего, необходимость переоценки ценностей образованного общества, их иерархичности.
Исследуя в разных плоскостях проблему интеллигенции, участники “Вех” были едины в основополагающем принципе признания “теоретического и практического первенства духовной жизни над внешними формами общежития”. Авторы доказывали существование абсолютных нравственных ценностей, приоритетность ценностного поиска в национальной философской и культурной традиции перед западными заимствованиями.
Критика, во-первых, непрофессионализма интеллигенции и, во-вторых, преобладающее значение крайних элементов в любой области человеческой жизни. (Ярким примером этого может служить приниженное значение права как одной из культурных ценностей и отрицание идеи компромисса).
Авторы “Вех” призывали интеллигенцию к своеобразному покаянию, осознанию своей роли в настоящем и прошлом российской истории, к углублению во внутренний мир и движению к религиозному гуманизму. “Не вокруг творцов нового шума — вокруг творцов новых ценностей вращается мир!” — так словами Ницше характеризовал особенность переживаемого момента в развитии интеллигенции, её дальнейшего существования С. Франк.
Резонанс “Вех” был велик. Причина этого лежит в значении несоизмеримо большем, чем смысл тех исторических событий, которыми был вдохновлён сборник. Основа его проблематики касалась вечных вопросов соотношения “духовности” — в истории и в личности, эту духовность выражающей.
Вместе с тем, многие представители светского образованного общества, предпочитали толковать “веховскую” платформу как призыв к интеллигенции выйти из политической борьбы и сосредоточиться на задаче религиозного совершенствования.
Г. В. Плеханов дал краткие ссылки на “Вехи” в серии статей в журнале “Современный мир”за 1909 г. Как “непреодолимую склонность к религиозному догматизму” характеризовал он состояние авторов сборника, а также ряда противоположных им по мировосприятию представителей интеллигенции — А. Луначарского, Д. Мережковского, Н. Минского и других. Плеханов подчёркивал, что “религия не создаёт нравственности”, а только освящает её правила, вырастающие на почве конкретно-исторического общественного строя.
С отрицательных позиций выступил Д. Мережковский, который в статье “Семь смиренных”, вышедшей в газете “Речь” 26 апреля 1909 г., назвал сборник отлучением русской интеллигенции, а его авторов “семью смиренными, семью цветами радуги, слитыми в один белый цвет во имя общего дела — ненависти”. Идее внутреннего самосовершенствования он противопоставлял соборность, общественность, Церковь, вне которой нет спасения.
А. Белый в журнале “Весы” назвал сборник “замечательной книгой”, цель которой — “не суд, а призыв к самоуглублению”.
В. Розанов считал, что авторы “Вех” способствовали духовному подъёму русской интеллигенции через самоотречение и самоуглубление в сущность внутреннего мира: “Это — самая грустная и самая благородная книга, какая появилась за последние годы”.
Источники:
- Соловьёв А. А. Путь веры и знания: антиномии “Вех” // Интеллигенция и мир, Издательство Ивановского Государственного Университета, 2010.
- БСЭ
Источник
| |
Вышедшей более века назад брошюре
«Вехи. Сборник статей о русской
интеллигенции» была суждена долгая жизнь.
Хотелось бы сразу оговориться: выход в 1909 году этого
сборника статей семи авторов действительно стал
эпохальным событием. Пожалуй, это была наиболее
талантливая и продуманная критика русской
интеллигенции. До сих пор на нее многие смотрят именно
глазами «Вех». Однако сам сборник все же
сложнее бытующих о нем представлений.
Обычно «Вехи» воспринимаются интеллигентским
покаянием за революцию 1905 года. Именно поэтому сборник
сразу после его выхода приветствовал в своем открытом
письме архиепископ Антоний (Храповицкий). Сами веховцы
отвергали это представление и оставались верными
радикальной оппозиционности[1].
Почему? Авторы «Вех», несмотря на свою
молодость (все они были на четвертом десятке), были
активными участниками Первой русской революции. П.Б.
Струве являлся редактором радикального журнала
«Освобождение», вклад которого в
провоцирование революции было бы сложно переоценить.
Революционно настроенный экономист и публицист С.Н.
Булгаков начал менять свои взгляды лишь под
впечатлением от скандальных заседаний II
Государственной Думы в 1907 году. Однако путь отказа от
политического радикализма был чрезвычайно тернист и
вовсе не был еще пройден к моменту выхода
«Вех». Лучше всего об этом написано в
глубокой монографии М.А. Колерова[2].
В любом случае, основные либеральные ценности (свобода,
прогресс, индивидуализм) все-таки оставались для
веховцев первоочередными и непререкаемыми. Почти все
авторы сборника были связаны с кадетской партией
– главной силой русского радикального
либерализма. Кстати говоря, трое из семи веховцев были
иудеями (С.Л. Франк принял Православие лишь через три
года).
Позднее, в вышедшем в 1918 году сборнике «Из
глубины», который стал своеобразным продолжением
«Вех», П.Б. Струве назвал их лишь
«робким диагнозом пороков России и слабым
предчувствием той моральной и политической катастрофы,
которая грозно обозначилась еще в 1905-1907 годах и
разразилась в 1917 году»[3].
Однако «Вехи» не были даже
«слабым» предупреждением о революции
– скорее наоборот. Страшна авторам сборника
была не революция, а ее бесславный провал. Один из
авторов «Вех» А.С. Изгоев восхищался
младотурецкой революцией 1908 года, считая ее образцом
национального возрождения и примером
«нравственной мощи»[4].
Александр Соломонович не мог знать, что через несколько
лет именно младотурки доведут Османскую империю до
авантюрного вступления в Первую мировую войну,
политической катастрофы и окончательного распада.
Однако веховцы не считали, что России грозит новая
революция. Более всего они боялись реакции и застоя. М.О.
Гершензон писал: «Теперь наступает другое время,
чреватое многими трудностями. Настает время, когда юношу
на пороге жизни уже не встретит готовый идеал, а каждому
придется самому определять для себя смысл и направление
своей жизни, когда каждый будет чувствовать себя
ответственным за все, что он делает, и за все, чего он не
делает… Над молодежью тирания гражданственности
сломлена надолго, до тех пор, пока личность, углубившись в
себя, не вынесет наружу новой формы общественного
идеализма. Будет то, что и в семье, и у знакомых, и среди
школьных товарищей подросток не услышит ничего
определенного»[5].
Неудачная революция, как отмечали авторы сборника,
стала следствием врожденных пороков русской
интеллигенции. «Революция есть духовное детище
интеллигенции, а, следовательно, ее история есть
исторический суд над этой интеллигенцией», –
писал по этому поводу С.Н. Булгаков. Интеллигенция
отнеслась к своему революционному призванию поверхностно.
Струве корил интеллигенцию за политический
непрофессионализм: «Никогда никто еще с таким
бездонным легкомыслием не призывал к величайшим
политическим и социальным переменам, как наши
революционные партии и их организации в дни свободы.
Достаточно указать на то, что ни в одной великой революции
идея низвержения монархии не являлась наперед выброшенным
лозунгом. И в Англии XVII века, и во Франции XVIII века
ниспровержение монархии получилось в силу рокового
сцепления фактов, которых никто не предвидел, никто не
призывал, никто не “делал”»[6].
Причиной несостоятельности интеллигенции, как отмечалось,
было ее «отщепенство». В этом смысле Струве
рассматривал интеллигенцию историческим преемником того
казачества, которое сыграло ключевую роль в русской Смуте
начала XVII века и Пугачевщине. Отличием было лишь то, что
интеллигенция приняла на вооружение западные
социалистические идеи. Таким образом, по мнению веховцев,
именно интеллигенция становилась препятствием на пути
развития России. Гершензон цитировал жесткую и
нелицеприятную фразу А.П. Чехова: «Я не верю в нашу
интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную,
невоспитанную, ленивую, не верю даже когда она страдает и
жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же
недр»[7].
Поэтому интеллигенция в перспективе неизбежно должна
была либо прекратить существование, либо
полностью переродиться.
Некоторые веховцы советовали читателям проникнуться
«буржуазностью». М.О. Гершензон даже в
усилении эгоистических настроений видел первый этап
выздоровления России. «Эгоизм, самоутверждение
– великая сила; именно она делает западную буржуазию
могучим бессознательным орудием Божиего дела на
земле», – писал публицист. Но все же этого
было недостаточно. Струве очерчивал перспективы таким
образом: «Русская интеллигенция, отрешившись от
безрелигиозного государственного отщепенства, перестанет
существовать как некая особая культурная категория. Сможет
ли она совершить огромный подвиг такого преодоления своей
нездоровой сущности? От решения этого вопроса зависят в
значительной мере судьбы России и ее культуры… Есть
основание думать, что изменение произойдет из двух
источников и будет носить соответственно этому двоякий
характер. Во-первых, в процессе экономического развития
интеллигенция “обуржуазится”, то есть в силу
процесса социального приспособления примирится с
государством и органически-стихийно втянется в
существующий общественный уклад, распределившись по разным
классам общества… Но может наступить в
интеллигенции настоящий духовный переворот, который явится
результатом борьбы идей». Признак начала такой
«борьбы» Струве видел в падении популярности
социалистических идей, которые ранее были основным
знаменем интеллигенции[8].
Следствие «борьбы идей» Бердяев узрел в
будущем философском синтезе: «Интеллигентское
сознание требует радикальной реформы, и очистительный
огонь философии призван сыграть в этом важном деле немалую
роль. Все исторические и психологические данные говорят за
то, что русская интеллигенция может перейти к новому
сознанию лишь на почве синтеза знания и веры, синтеза,
удовлетворяющего положительно ценную потребность
интеллигенции в органическом соединении теории и практики,
“правды-истины” и
“правды-справедливости”». Тогда, по
мнению Бердяева, «народится новая душа
интеллигенции». Булгаков и Франк выступали за
религиозное возрождение. Франк советовал интеллигенции
«перейти к творческому, созидающему культуру
религиозному гуманизму». Булгаков считал своим
«общественным послушанием» создать такое
«учение о личности», которое стало бы для
интеллигенции спасительным[9].
Иными словами, религия, вера понималась как
интеллектуальное и социальное учение, как идея.
Многочисленные оппоненты «Вех», обычно
достаточно поверхностные, упрекали авторов сборника в
противоречивости и слабом знании традиций русского
общественного движения. Слабость такой критики состояла в
том, что веховцы писали скорее о собственном опыте, чем о
прошедших веках. Кроме того, поднявшийся шквал
свидетельствовал: обвинения, предъявленные авторами
«Вех» русской интеллигенции, попали в цель. И
дело было не в том, что идеи сборника были новы, –
нет, о грядущей смерти интеллигенции в это время говорили
многие: за несколько месяцев до выхода сборника ее
возвещал на заседании Религиозно-философского общества
А.А. Блок, о том же предупреждал Вяч. И. Иванов, причем на
его докладе присутствовал П.Б. Струве[10].
Самое важное, что веховцы сами были плотью от плоти
революции и интеллигенции. Не случайно их товарищ по
кадетской партии П.Н. Милюков призывал веховцев не
бороться с фатумом: «Опомнитесь. Вспомните о
долге и дисциплине, вспомните, что вы – только
звено в цепи поколений, несущих ту культурную
миссию… Не вами начинается это дело, и не вами
оно кончится. Вернитесь же в ряды и станьте на ваше
место. Нужно продолжать общую работу русской
интеллигенции с той самой точки, на которой остановило
ее политическое землетрясение, ничего не уступая
врагам, ни от чего не отказываясь»[11].
Сложно сказать, подействовал ли такой призыв.
Веховцы-кадеты не отрекались от своих идей, но и не
покинули партию. Входившие в ее ЦК Струве и Изгоев
оставались верны радикальной оппозиции. «Вехи»
не были пророчеством: будучи хорошей критикой, они не
стали указанием настоящего пути. «Настоящий духовный
переворот», к которому призывали «Вехи»,
предполагал лишь «борьбу идей», а этого было
мало. Критиковавшие интеллигенцию сами предлагали
интеллигентские рецепты спасения. Ожидавшие
«национальной революции» по младотурецкому
образцу дождались ее в феврале 1917 года: интеллигенция
взяла власть, чтобы бессильно уступить ее уголовщине.
Дореволюционные идеи «лучших представителей»
общественного движения не прошли проверку практикой. Лишь
потом, «из глубины» смуты и распада, могло
прийти отрезвление и понимание необходимости духовного
делания, без которого «борьба идей» была
бесплодна.
Источник
Русско-японская война и первая революция в России обнажили глубинные противоречия российской цивилизации и активизировали разрушительные общественные силы внутри нации. Сторонники новых мировоззренческих идей (Бердяев, Франк, Флоренский, Булгаков, Шестов, Розанов и некоторые другие) забили тревогу по поводу разрушительных процессов, в том числе и в культуре. Главную опасность раскола нации они увидели в радикализме русской интеллигенции. Несмотря на появление новых мировоззренческих установок, основная часть общественно активной интеллигенции продолжала вращаться в прежнем кругу народнических идей.
Опасность заключалась в том, что идейная нетерпимость и политический авантюризм толкали народническую интеллигенцию на обострение общественных конфликтов, провоцировали создание экстремальных ситуаций, ведь «затишье томит героев». Между тем время «вечных» вопросов русской интеллигенции: «Что делать?» и «Кто виноват?» — закончилось, поскольку революция 1905 г. «дала слишком страшные ответы». Несоответствие героически-ра- дикалистских идеалов народнической интеллигенции задаче консолидации нации на почве единой культуры вызвало интеллектуальный конфликт. Он был связан с изданием сборника «Вехи» и отличался редким драматизмом.
Три сборника: «Проблемы идеализма» (1902), «Вехи» (1909), «Из глубины» (1918) — составили своего рода трилогию альтернативной позиции интеллигенции: против революции и «общественных вопросов», против народопоклонства, против социализма. В совокупности с другими трудами «веховских» авторов сборник обозначил направление мысли как вариант интеллигентского либерализма. К тому же авторы сборника были не одиноки в интеллигентской среде. Статья почти безвестного земского статистика
С.А. Харизомснова «Грехи интеллигенции» вышла в 1906 г. и предвосхитила некоторые «веховские» оценки первой революции.
Весной 1909 г. вышел сборник статей «Вехи» (Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, М.О. Гершензон, А.С. Изгоев, Б.А. Кистяковский, П.Б. Струве, СЛ. Франк). Резонанс оказался потрясающим. В том же году сборник был переиздан пять раз, а всего выдержал 11 изданий. Уже в первый год было опубликовано более 200 откликов — и почти все резко критические. Сборник сыграл роль интеллектуального взрыва, который по интенсивности и последствиям можно сравнить лишь с эффектом «Философических писем» П.Я. Чаадаева в 1836 г. И в том и в другом случае была попытка изменить ценностные установки русской интеллигенции, не столько содержание, сколько тип ее идей и общественного поведения. Авторы нашумевшего сборника нанесли удар по трем главным мифам духовного мира русской интеллигенции.
Первому мифу — об обновляющей роли будущей революции — они противопоставили христианский принцип неприятия насилия. Они утверждали, что насилие никогда не может ничего создать. Первая волна революции показала, что в России она слишком похожа на русский бунт, «бессмысленный и беспощадный». Антагонизм русского общества, полярность психологии и национального духа превращали революцию в России в акт самоубийства, культурного и национального. По мнению Н.А.Бердяева и П.Б.Струве, Россия легко может оказаться в замкнутом круге «революция — контрреволюция», сменяющих друг друга.
Второй миф — о народе как средоточии русской идеи — родился вместе с появлением интеллигенции и прочно сжился с ней. Попытка «веховцев» развенчать этот миф воспринималась особенно болезненно. Дело в том, что слово «народ» интеллигенция понимала не исторически (т. е. определив, кто входит в народ, как изменяется его состав в разное историческое время, какие события с ним происходят ит. п.),а мифологически. Это означало, что термин воспринимался сакрально, вне исторических изменений: народ един, всегда прав, всегда мудр, непредсказуем и потенциально могуч.
По мнению авторов «Вех», интеллигенция фактически создала «религию народопоклонства» со своими святыми, великомучениками, молитвами, символами, своими священными преданиями. Ради культивируемой «любви к народу» интеллигенция отказалась от поиска «объективной истины», предпочитая «народную пользу» (НА Бердяев). Народопоклонство неизбежно рождало такие характеристики интеллигенции, как «героизм и подвижничество», радикализм и непримиримость, а это и есть движение к национально-культурному расколу. Интеллигенция должна не «спасать» народ, а просто профессионально заниматься своим делом — строительством национальной культуры.
Третий миф русской интеллигенции — это идея социализма в различных вариациях (анархическая, народническая или марксистская). Все варианты социализма, как были убеждены «веховцы», опасны тем, что предполагают изменять внешний мир, не меняя самого человека. Социализм, как «механическая теория счастья» (С.Л. Франк), предполагает только устранить все, что «мешает» человеку. И тогда будто бы само собой придет «царство Божие сразу и навсегда» как одномоментное и радикальное решение судьбы и отдельного человека, и всей России.
Но человек, его духовный мир, его иерархия ценностей не могут измениться механически вслед за изменением внешних обстоятельств жизни. Устроение человеческой жизни извне исключало момент индивидуального творчества. Всеобщее равенство предполагало перераспределение отнятых богатств, а не созидание новых.
Кроме того, авторы сборника впервые концептуализировали идеалистическое мировоззрение культуры, провозгласив «признание… первенства духовной жизни над внешними формами общежития». Этот уход от политики в область идеального, несовпадение нравственных критериев вызвал критику «Вех» не только со стороны радикальной интеллигенции (что вполне естественно), но и ближайших «родственников» — кадетских идеологов. «Веховец» С.Н. Булгаков в воспоминаниях 1923 г. дает оценку кадетскому либерализму накануне революции: «…духовно кадетизм был поражен тем же духом нигилизма и беспочвенности, что и революция. В этом духовном смысле кадеты были и остаются в моих глазах революционерами в той же степени, как и большевики…»
М.О. Гершензон писал, что бегство интеллигенции от политики после 1907 г. «было психологической реакцией личности, а не поворотом общественного сознания». Сборник потому и произвел впечатление бомбы, что в статьях удивительно точно отражались сомнения и разочарования российского общества после неудачи первой революции, кризис принципа революционаризма, выдвигалась идея гражданского согласия, нравственности. По мнению С.Н. Булгакова, интеллигенции следует перейти от истерики революционного героизма к деятельности «просто порядочных, дисциплинированных, трудоспособных людей», которые бы исповедовали личную ответственность и личное самосовершенствование. Прежний тип интеллигента — воинствующий монах — революционер «с фанатической ненавистью к врагам и инакомыслящим, с сектантским изуверством и безграничным деспотизмом, питаемым сознанием своей непогрешимости» — должен был уступить место интеллигенту-труженику, занятому реальным делом. С.Л. Франк предлагал интеллигенции пройти путь «от непроизводительного, противокультурного, нигилистического морализма» к «религиозному гуманизму».
Н.А. Бердяев убеждал интеллигенцию в необходимости измениться: «Мы освободимся от внешнего гнета лишь тогда, когда освободимся от внутреннего рабства, т. е. возложим на себя ответственность и перестанем во всем винить внешние силы. Тогда народится новая душа интеллигенции». Однако «веховцы», очень сильные в критике интеллигентских мифов, выглядели значительно слабее в формулировании положительной программы. Они провозгласили лишь исходный принцип обновления типа русской интеллигенции — ориентацию на духовную жизнь личности. Нов ситуации нараставшей политизации русского общества этот принцип не мог выйти за рамки декларации.
Высказанные «веховцами» идеи звучали слишком непривычно для народнической интеллигенции 10-х гг., поглощенной общественными вопросами и мечтавшей об «очистительной грозе» революции. И эта интеллигенция отреагировала на выход сборника «Вехи» совершенно естественно: она обиделась. «Вехи» усомнились в ее исторической заслуге: три поколения борцов с самодержавием, сотни жертв, героические подвиги, огромный культурный пласт «революционной литературы», дискуссии, политические партии, общественные кампании.
Диалог и не мог состояться. На авторов сборника обрушилась критика «общественности»: от большевика В.И. Ульянова-Ленина до кадета П.Н. Милюкова и полузабытого писателя («изобретателя» самого термина «интеллигенция») Д.А. Боборыкина. Но спор шел не по существу, а на эмоциональном уровне «выяснения отношений». Негативная реакция образованного общества на «Вехи» была столь сильной, что авторы сборника отказались от намерения издать уже подготовленный следующий сборник «О национальном лице» с прежним составом авторов.
«Веховская» попытка изменить ментальные характеристики русской интеллигенции, внедрив идею ценности личности, не выдержала конкуренции с традиционным сознанием большинства интеллигенции, «революционным консерватизмом» (Ю.Ф. Самарин).
В целом русская интеллигенция не приняла «Вехи» и пошла дальше по пути радикализации, углубляя тем самым раскол в национальном самосознании. «Веховцам» не удалось изменить психологию русской интеллигенции и повлиять на исторический выбор отечественной культуры и цивилизации. Много позже, в 1946 г., Н.А. Бердяев напишет, что «коммунизм был неотвратимой судьбой России».
Источник